***

где дремлют сонмы звезд в необозримом небе
и видят русский сон такой же или нет,
мерцает тишина как некий звук полночный,
меняя каждый миг свой век или свой цвет.

особенно одна -- которая всех тише,
к которой нет пути ни слуху ни очам,
которая собой весь миг исколыхала,
сгорая и звеня, как певчая свеча.

когда родится дождь или родится ангел,
она объемлет их почти что не собой,
сквозь шелест светлых струй, сквозь
                                       шелест светлых крыльев
заканчивая век и цвет и шелест свой

***

то ветер падает с железных крыш вечерних,
то вечер падает с железных крыш простых,
и грезятся мосты чугунные во-первых
и то же во-вторых -- безмолвные мосты.

и ночь колеблется: настать или не надо
иль просто выслать звезд мерцающий разъезд?
и медленно стоит вечерняя прохлада --
наперсница времен, разбросанных окрест.

осенний это миг иль это миг осенний
так странно задержал и ветер и листву
и даже бег оград и их чугунный теней
и бронзовых веков, застывших на мосту?

ответа еще нет, его уже не будет --
ведь ни осенний миг и ни осенний век
не сдвинут тишину холодную немую --
как им не сдвинуть сталь протяжно-гулких рек

***

так конь и всадник думают одно, и ветер
им шумит про поздние изъяны и черной
высоты показывает дно, чтоб звезды вызво
лить из ямы.

мне рост не позволял не думать -- его
гвардейская верста, и луч ломал свой
светлый локоть, хотя и мысль была проста.
я думал: отчего весенний? и сам же шпорой
отвечал: все звуки там, где нет всех зву
ков, а лишь отточенный металл.
вдруг один из портретов ожил, а мне пока
залось, что это вся стена оживает.
(в парадной зале был тот сумрак, который
в зале был парадной).
расшитого камзола клубился полумрак, и
шпаге, вышедшей на волю, было безмолвно
так!
обычай говорить -- не такой уж древний.
гораздо древнее -- молчать.
нахмурив рану золотую, он молча призрачно
смотрел -- туда, где гром, отлоенный на
завтра, и тучи срезанный предел.
вдруг слово губы очертило своею крат
костью стальной, он произнес весьма
учтива: "гм-гм!", и холод выпрямился
остальной.
потом прошли века, как долгие
минуты,
и доживала тень свой серебристый
час,
и тени были необуты -- для
тишины
оглохших глаз